Оркестр «КЛАССИКА»

 

 

Думаю, достаточно поздно, по сравнению с другими людьми. Некоторые говорят, что помнят себя чуть ли не с года или двух. А я помню, как мне уже купили скрипочку, значит, лет мне было четыре-пять.

 

 

Помню, что во дворе, пока меня не отдали еще плотно в музыкальную школу, мы играли в войну. У нас был соседский дом 14 по Ковентскому переулку, а я жил в доме 16. И когда кто-то кричал «дом 14 нападает!», мы запасались камнями и были готовы отразить атаку. Может, мы так играли потому, что сравнительно недавно кончилась Великая Отечественная война, хотя мальчишки всегда это любят. Потом, когда я стал много заниматься на скрипке, времени на швыряние камнями уже не осталось.

А еще я помню, как в первом классе, когда весной солнце пригревало, моя бабушка разрешала идти домой без калош. И это было такое приятное событие! Казалось, что я не иду, а лечу по воздуху: как мало надо человеку для счастья.

 

 

 

Мама моя, которая ходила со мной на уроки, когда я поступил в подготовительный класс скрипке. Ей объясняли, на что внимание обращать, и она уже моё внимание обращала. У меня учеба быстро пошла, я был вундеркиндом, всех удивлял, как быстро всему научился. Чуть ли не во втором классе уже играл в Мариинском театре на праздничном концерте, который транслировали по телевидению на всю страну. После меня выступала Дудинская, танцевала «Умирающего лебедя», а я играл на скрипочке «Вечное движение», совершенно не волнуясь. Помню только отблески позолоты в темном зале. После этого в класс я пришел как герой, ведь все без исключения меня видели по телевизору (тогда была одна программа).

 

 

Чаще всего вспоминаю уже консерваторских профессоров. Учил меня на скрипке Александр Лазаревич Рушанский, ученик Петра Соломоновича Столярского — гениального одесского педагога, у которого учился Ойстрах и вся плеяда замечательных советских скрипачей. А потом я поступил к Михаилу Израилевичу Вайману, его я очень часто вспоминаю. Также Мария Всеволодовна Карандашова, которая играла в дуэте с Вайманом и преподавала камерный ансамбль. Мы с ней исполняли сонаты, и эти уроки дали мне очень многое. Ну и по дирижированию — Илья Александрович Мусин. Это, наверное, та тройка, которой я очень обязан.

 

 

Профессор Вайман, о котором я уже сказал. Я им всегда восхищался: как он выступал на концертах, как преподавал! У него всегда был полный зал учеников, притом не только из его класса, но даже из других городов. Это, конечно, показатель популярности и мастерства. А когда он брал скрипку и что-то показывал, это были такие феноменальные вещи! Сначала он немного кокетничал, говоря «я уже в возрасте, мне это не сыграть». А потом не глядя запускал пассаж терциями и затем возвращал скрипку ошарашенному ученику. И мы дома пытались доучиться до того, чтобы это повторить.

 

 

Карьеру она не затормозила, это точно. Я попал в пограничные войска, где служил год после консерватории. Но вот те ребята, которые были меня младше и без высшего образования, оказались моими начальниками, поэтому... Не дедовщина, но, по крайней мере, элементы излишней строгости были. Однажды меня вызвали офицеры, мои одногодки, которые прочитали в моём личном деле, что я уже пол мира объездил в составе симфонического оркестра, ну и, значит, откровенно стали со мной разговаривать, нет ли у меня каких-либо претензий. Я ни на кого жаловаться не стал, но у меня была одна просьба: чтобы перед обедом мне не опускать руки в чан с хлоркой (что делалось в целях дезинфекции), потому что руки становились огрубевшие. Вот так они меня освободили не только от хлорки, но вообще от всех хозяйственных работ, остались только военные обязанности. И поэтому мои начальники-сержантики были несколько расстроены, ведь объявить наряд вне очереди мне нельзя было. Зато, когда были самодеятельные концерты, и хором я руководил, и на скрипке играл, и в общем вспоминаю службу с большим удовольствием, хоть это было очень-очень давно, вот так.

 

 

Когда я выступал как дирижер, это были, скорее, удовольствие и восторг. Когда я учился и играл на скрипке, волнение было, потому что сам исполняешь. Ведь когда играют другие, можно только вкладывать в них что-то в репетиционном процессе.

Есть такая шутка, когда старого музыканта спросили: «Что дирижирует сегодня маэстро?» он ответил: «Я не знаю, что он будет сегодня дирижировать, а мы будем играть Пятую симфонию Чайковского». Так что это облегчает наше дирижерское дело: все происходит помимо нас. И профессия у нас такая странная: у одного дирижера оркестр звучит, а у другого оркестр не звучит, хотя он также, казалось бы, руками машет. Дело это тонкое.

 

 

 

Когда я был в училище, еще в 60-е годы, мне очень хотелось взобраться за дирижерский пульт. И вот однажды, когда я был концертмейстером студенческого оркестра, мне пришлось заменить дирижера. Тогда я понял, что у меня неплохо получается. А потом я играл в Филармонии на скрипке, и однажды во время акустической репетиции в Америке Юрий Темирканов, зная, что я увлекаюсь дирижированием, подозвал меня и попросил встать на его место, чтобы он мог оценить акустику из зала. После этого он меня благословил «Давай, учись». Вот такие два события, когда я становился за пульт неожиданно. И, как это часто бывает у дирижеров, случайность сделала своё дело.

 

 

Это было в Герценовском педагогическом университете. Мы там дали большое количество образовательных концертов. За долгие годы, пока мы этим занимались, приходили студенты самых разных, не-музыкальных факультетов, которые первый раз сталкивались со звучанием симфонического оркестра. У многих было предвзятое отношение, что это сложная музыка, поэтому они ничего не поймут. Моя задача была разбить этот стереотип. И когда за 5-10 минут у них в глазах появлялся интерес или удивление, что они слушают с удовольствием и понимают — для меня очень ценно. А чтобы этого добиться, мне пришлось общаться с залом. Делать это  нужно было обязательно весело, не-лекционно. Например, чтобы разрядить обстановку, я просил писать записки с вопросами мне из зала. Записки эти храню до сих пор, некоторые очень юморные. А потом я перенес это общение со студентами на серьезные площадки. Сначала все относились настороженно, ведь есть штатные лекторы, знаменитые в Петербурге: Леонид Энтелис, Ираклий Андронников... Зато теперь мне кладут микрофон на каждый концерт, даже не спрашивая, нужен он или нет. А началось всё со студенческих образовательных концертов.

  

 

 

Если говорить в процентном отношении, когда я в первый раз взял в руки микрофон, тогда я выучил всё на 100 процентов, чтобы не думать, о чем говорить. Потом постепенно эти 100 процентов превратились в 50, а сейчас я уже беру микрофон и на 30 процентов представляю, о чём буду говорить, а 70 процентов импровизирую. Иногда меняю местами или добавляю произведения на концерте и говорю «не ищите этого в программке». Публика, как правило, относится с пониманием. Но когда меня журналисты спрашивают «что вы будете исполнять в 23 году в январе шестого во вторник?», терпеть этого не могу, не люблю долгосрочное планирование. Может быть, это моя индивидуальная особенность.

 

 

Мне очень помогли годы, когда я работал на скрипке в симфоническом оркестре. Наше любимое занятие было обсуждать дирижеров, это нас очень объединяло (смеется). Не скажу, что в негативном плане, но поиздеваться над ними всегда было приятно. Естественно, что когда музыкант учится в консерватории, он мыслит себя только солистом. А потом жизнь складывается так, что подавляющее большинство начинает работать в симфоническом оркестре или преподавать, а солистами становятся единицы. Видимо, такая недосказанность своего творчества влияет на общую атмосферу, под действием которой молодые дирижеры чувствуют на себе недовольные, завистливые взгляды и обижаются. Короче говоря, то, что я проработал 10 лет в филармонии, очень мне помогло, когда я сам стал дирижировать. Я сразу относился ко всему спокойно. Хотя, оркестр — это, безусловно, цельный организм, это слепок жизни, об этом даже фильм  снимали. Тема эта интересная и непростая, я бы сказал.

 

 

Скорее, нет. Но я ещё человек настроения, что меня не красит. И когда я в плохом настроении, я становлюсь строгим и вредным, а когда я веселый, я добрый. А что касается коэффициента полезного действия  на репетициях, то здесь в любом настроении я добиваюсь того, чего хочу.

Меня часто спрашивают, каким должен быть дирижер: строгим или добрым. А я всегда говорю, что и тиран, как, например, Тосканини, и Мравинский, который был очень строгим, и Бруно Вальтер, который был очень веселым, добрейшим человеком — все они добивались идеального исполнения. Так что здесь секрет в чем-то другом.

 

 

В профессиональном отношении я очень ценю целеустремленность, настойчивость. Это часто сопутствует успеху, сопутствует таланту. Как правило, эти качества идут рука об руку.

А в человеческом плане — умение дружить, умение быть честным.

 

 Бывает, человек что-то пообещал и забывает об этом. Не то чтобы он принципиально не хочет выполнять обещание, а просто понятия не имеет, что он что-то должен. Есть такая шутка: «Захотел — дал слово, захотел — взял обратно.»

 

 

Да, мне это нравится, потому что я умею из людей выпытывать и сам слушаю с интересом. Жаль, что я не успел побеседовать с Марисом Янсонсом, который уже обещал на мои вопросы ответить, и даже предупредил, чтобы я от своей работы не сильно отвлекался. Все люди, добившиеся успеха, для меня интересные собеседники, так что перечислять очень долго.

 

 

Природу я люблю, но меня быстро тянет обратно, работать, продолжать свою привычную жизнь, концерты. А вот Елена Вячеславовна, напротив, обожает природу, разбирается в ботанике, в зоологии (всегда очень интересно с ней гулять!). Короче говоря, природу люблю, но не в той степени. Считаю, что это мой недостаток.

Хотя, мне удалось объединить мою любовь к ресторанчикам и природу: я сделал террасу у себя на даче. Мы как-то собрали часть оркестра после выступления у церкви в нашем поселке и устроили настоящий концерт на террасе, а я на поляне слушал с удовольствием, получился приятный музыкальный вечер на природе. Надеюсь, в этом году мы это повторим.

 

 

 Я в первую половину жизни был кошатником, а сейчас у нас живет Нюша, Йоркширский терьер. Она как настоящий член семьи, поэтому можно сказать, что я стал собачником, неожиданно для себя, тоже благодаря Елене Вячеславовне. Нюша не всегда себя хорошо ведёт, но ей это прощается.

 

 

 

Русская классическая литература и особенно проза Пушкина, Лермонтова, Гоголя. Когда-то я мог страницами наизусть цитировать, чем и завоевал сердце Елены Вячеславовны! Люблю, когда меня проверяют по книге: кто-то начинает отрывок, а я продолжаю. Потому что я очень люблю музыку прозы, хорошо её запоминаю. Пушкин и Лермонтов — гениальные поэты. Но когда они писали прозу, такая мелодия разлита в этих строчках, которую я очень советую почувствовать всем друзьям, слушателям и всем остальным!